Злой пост. Очень злой, правда.
Ксения Резникова, журналист, блогер, профиль в ФБ
Я всегда была жалостливой – с детства.
Все ободранные котята, слепые бабушки, просящие перевести через дорогу, трехногие собачки и выпавшие из гнезда птенцы – были моими.
Сердце плавилось от щемящей жалости, в носу щипало – я торопилась спасать мир даже тогда, когда детство закончилось и, наверное, даже тогда, когда мир не так сильно в этом нуждался.
Мои близкие знают.
Расскажу одну историю – ту, которая случилась шесть лет назад, и которая горчит на дне сердца до сих пор.
Тем гадостнее становится от того, что я увидела сегодня мельком в переходе, торопясь скрыться от солнца в переходе, ведущем к «Оушен плазе».
Родив сына, каждой клеточкой кожи и зашкаливающим материнским инстинктом я прочувствовала нехитрую истину – чужих детей и чужой боли не бывает – и опрометчиво, с головой, по самую макушку погрузилась в помощь малышам, больных раком.
Меня хватило на год – просьбы, участие в сборах, разговоры с врачами, отчеты о состоянии подопечных, посылки и передачи в разные города Украины.
И детские глаза.
Не по годам взрослые.
Со слипшимися от слез ресницами.
Он был ровесником Вовки, и даже месяц рождения у них был один и тот же – январь.
Очаровательный мальчуган полутора лет от роду, с глазами-вишнями и упрямой макушкой.
И нефробластомой (опухолью Вильямса) 3 степени в придачу.
Максим Волошин из Винницы.
Он растопил мое сердце, подарил крылья и силы, способные сотворить невозможное – когда я присоединилась к винницким волонтерам, вокруг Максима удалось собрать много друзей, коллег нынешних и бывших для того, чтобы помочь закупить дорогостоящие лекарства, необходимые для борьбы с болезнью.
Маечки, детские книжки, плюшевые зайцы и машинки с открывающимися дверями – мы старались сделать все, чтобы Макс улыбнулся.
Мы закрыли один сбор.
Все деньги, разные суммы от разных людей со всего Киева, переходили на карту мамы мальчика, а винницкие волонтеры отписывались на соответствующем сайте о том, как идет сбор, какие потребности нужно закрыть, какие ответы гистологи и что говорят врачи…
Буквально через месяц мы закрыли второй сбор – на очень большую сумму.
Каждый день, утром, я говорила с винницкими волонтерами, реже – с лечащим врачом, и отписывалась в группе поддержки Макса о его состоянии, настроении, нуждах, маленьких победах или неприятностях.
Потом на несколько дней я выпала из жизни – загрипповал сын – и, когда вернулась на работу и включила рабочий компьютер, была атакована массой сообщений и вопросов о том, как чувствует себя Макс.
Прошло шесть лет – а я до сих пор помню, как вышла из кабинета и спустилась по лестнице на один пролет, зажмурилась от солнца, бившего в окна.
Набрала маму малыша, которой за последние недели звонила один или два раза для того, чтобы уточнить размер одежды Макса или что ему лучше передать, машинку или вертолет с мигающими фарами.
После нескольких томительных гудков трубку сняла мама.
Я извинилась, спросила, удобно ли сейчас говорить.
– Так, так, звісно… – Отозвалась Наталья.
– Я хотела только спросить, как чувствует себя Максим. И спросить, нужно ли в ближайшее время что-то передать вам… – Солнце так ярко било в окна, что пришлось отвернуться, прислониться к стене и изучать рисунок старой плитки.
– Ні, дякую вам… нічого не треба.
– Почему не нужно? Мы говорили с девочками, и думали о том, чтобы купить паззлы и пальчиковые краски, чтобы было, чем заниматься в отделении…
– Нічого не треба, дякую. – Повторила Наталья.
– Тогда скажите, как чувствует себя Максим… – Солнце было такое яркое, такое беззаботно, а голос мамы звучал спокойно и даже буднично.
– Максим помер.
– Что?
– Максим помер. Шість днів тому. Нам вже нічного не треба, дякую.
Помню, как пробормотала соболезнования в трубку и отключилась.
Помню, как вернулась в кабинет и написала в группу помощи Максима два страшных слова.
Помню, как успокаивала девочек и заставляла себя дожить до вечера, когда смогу закрыться в спальне и дать волю слезам.
Помню, как боялась вопросов своих домашних о мальчугане.
Помню, как не добрела до спальни и, сломавшись на первом же вопросе, сидела в прихожей на полу, размазывая слезы и сопли.
К чему я это все рассказываю?
Наверное, к тому, что даже милосердие и помощь в любом их проявлении базируются на ответственности и, как ни противно и бездушно это звучит, на отчетности.
Кареглазый малыш умер, а волонтер, собирающий деньги на его лечение, узнал о его смерти от меня – через неделю после того, как все случилось – хотя позиционировал себя как человека, который днюет и ночует в детском отделении онкогематологии.
Имеет право, спасибо ему большое за добровольную помощь, усилия и потраченное время – это да.
Но куда ушли деньги, собранные на дорогостоящее лекарство для Максима, которое и закупить тогда не успели – так и осталось запоздалым вопросом в никуда.
Если честно, ни один из тех людей, которые поддерживали Макса, не спросил меня об этом.
Никто не спросил и волонтера.
После этой истории я не нашла в себе сил участвовать напрямую в адресной помощи, становившись на других видах благотворительности – сталкиваться со смертью детей оказалось непосильным.
Сделала для себя вывод, что участвую только в тех проектах, которые подкреплены чеками, цифрами, печатями и четким информированием. Перевожу деньги только в фонды, которым доверяю. Работаю с людьми, которым верю.
Навсегда престала отводить глаза, проходя мимо просящих милостыню или внутренне сжиматься, отказывая “волонтерам”, дежурящих с боксами у перекрестков.
Перестала подавать в метро сомнительного вида женщинам, жалостливо рассказывающим о том, как ее пятилетняя малышка борется с раком, и показывающей мнимые справки.
Меня стали обходить стороной даже цыгане, стайками кружащиеся в районе Красноармейской-Саксаганского, и сулящие сказочные перемены в жизни, бриллиантовый дым и страшное горе одновременно.
Но сегодня, лавируя в людском потоке перехода и уже пройдя ставшего за последние три года до боли знакомым безногого мужчину в камуфляже, споткнулась взглядом о большой живот молодой женщины и табличку “Помогите собрать на роды и кесарево сечение”.
Маркетологи от бога, б***.
Ненавижу этот попрошайческий бизнес.
Вот просто не-на-ви-жу.
Выбесило.
